Архипелаг ГУЛаг - Страница 53

Военнопленные -- это были именно те, чьими телами был принят удар и остановлен вермахт. Второй раз бессердечно предала их Родина, покидая подохнуть в плену. И теперь третий раз бессовестно она их предала, заманив материнской любовью ("Родина простила! Родина зовет!") и накинув удавку уже на границе.Один из главных военных преступников, бывший начальник Разведупра РККА, генерал-полковник Голиков теперь руководил заманом и заглотом репатриированных.

Кажется, столько мерзостей совершалось и видено у нас за тысячу сто лет нашего государственного существования! -- но была ли среди них такая многомиллионная подлость: предать своих воинов и объявить их же предателями?! И как легко мы исключили их из своего счета: изменил? -- позор! -- списать! Да списал их еще до нас наш Отец: цвет московской интеллигенции он бросил в вяземскую мясорубку с берданками 1866-го года, и то одна на пятерых. (Какой Лев Толстой развернет нам это Бородино?) А тупым переползом жирного короткого пальца Великий Стратег переправил через Керченский пролив в декабре 41-го года -- бессмысленно, для одного эффективного новогоднего сообщения -- СТО ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ наших ребят -- едва ли не столько, сколько было всего русских под Бородиным -- и всех без боя отдал немцам. И все-таки почему-то не он -- изменник, а -- они. (И как легко мы поддаемся предвзятым кличкам, как легко мы согласились считать этих преданных - изменниками! В одной из бутырских камер был в ту весну старик Лебедев, металлург, по званию профессор, по наружности - дюжий мастеровой прошлого или даже позапрошлого века, с демидовских заводов. Он был широкоплеч, широколоб, борода пугачевская, и пятерни - только подхватывать ковшик на четыре пуда. В камере он носил серый халат прямо поверх белья, был неопрятен, мог показаться подсобным тюремным рабочим, пока не садился читать, и привычная властная осанка мысли озаряла его лицо. Вокруг него собирались часто, о металлургии рассуждал он меньше, а литавровым басом разъяснял, что Сталин - такой же пес, как Иван Грозный: "стреляй! души! не оглядывайся!", что Горький - слюнтяй и трепач, оправдатель палачей. Я восхищался этим Лебедевым: как будто весь русский народ воплотился передо мною в одно кряжистое туловище с этой умной головой, с этими руками и ногами пахаря. Он столько уже обдумал! - я учился у него понимать мир! - а он вдруг рубя ручищей, прогрохотал, что один бэ изменники родины, и им простить нельзя. А "один бэ" и были набиты на нарах кругом. Ах, как было ребятам обидно! Старик с уверенностью вещал от имени трудовой и земляной Руси - и им трудно и стыдно было защищать себя еще с этой новой стороны. Защищать их и спорить со стариком досталось мне и двум мальчикам по "десятому пункту". Но какова же степень помраченности, достигаемая монотонной государственной ложью! Даже самые емкие из нас способны объять лишь ту часть правды, в которую ткнулись собственным рылом.Об этом более общо пишет Витковский (по тридцатым годам): удивительно, что лже-вредители, понимая, что сами они никакие не вредители, высказывали, что военных и священников т р я с у т правильно. Военные, зная про себя, что они не служили иностранным разведкам и не разрушали Красной армии, охотно верили, что инженеры - вредители, а священники достойны уничтожения. Советский человек, сидя в тюрьме, рассуждал так: я-то лично не виновен, но с ними с врагами годятся всякие методы. Урок следствия и урок камеры не просветляли таких людей, они и осужденные всё сохраняли ослепление ВОЛИ: веру во всеобщие заговоры, отравления, вредительства, шпионаж.

Сколько войн вела Россия (уж лучше бы поменьше..) - и много ли мы изменников знали во всех тех войнах? Замечено ли было, чтобы измена коренилась в духе русского солдата? Но вот при справедливейшем в мире строе наступила справедливейшая война - и вдруг миллионы изменников из самого простого народа. Как это понять? Чем объяснить? Рядом с нами воевала против Гитлера капиталистическая Англия, где так красноречиво описаны Марксом нищета и страдания рабочего класса - и почему же у них в эту войну нашелся единственный только изменник - коммерсант "лорд Гау-Гау"? А у нас - миллионы. Да ведь страшно рот раззявить, а может быть дело в государственном строе?.. Еще давняя наша пословица оправдывала плен: "Полонён вскликнет, а убит никогда". При царе Алексее Михайловиче за полонное терпение давали дворянство! Выменять своих пленных, обласкать их и обогреть была задача общества во ВСЕ последующие войны. Каждый побег из плена прославлялся как высочайшее геройство. Всю первую мировую войну в России велся сбор средств на помощь нашим пленникам, и наши сестры милосердия допускались в Германию к нашим пленным и каждый номер газеты напоминал читателям, что их соотечественники томятся в злом плену. Все западные народы делали тоже и в эту войну: посылки, письма, все виды поддержки свободно лились через нейтральные страны. Западные военнопленные не унижались черпать из немецкого котла, они презрительно разговаривали с немецкой охраной. Западные правительства начисляли своим воинам , попавшим в плен - и выслугу лет, и очередные чины, и даже зарплату. Только воин единственной в мире Красной армии не сдается в плен! -- так написано было в уставе ("Еван плен нихт" - как кричали немцы из траншей) -- да кто ж мог представить весь этот смысл?! Есть война, есть смерть, а плена нет! -- вот открытие! Это значит: иди и умри, а мы останемся жить. Но если ты и ноги потеряв, вернешься из плена на костылях живым (ленинградец Иванов, командир пулеметного взвода в финской войне, потом сидел в Устьвымьлаге), мы тебя будем судить. Только наш солдат, отверженный родиной и самый ничтожный в глазах врагов и союзников, тянулся к свинячьей бурде, выдаваемой с задворков Третьего Райха. Только ему была наглухо закрыта дверь домой, хоть старались молодые души не верить: какая-то статья 58-1-б, и по ней в военное время нет наказания мягче, чем расстрел! За то, что не пожелал солдат умереть от немецкой пули, он должен после плена умереть от советской! Кому от чужих, а нам от своих. (Впрочем, это наивно сказать: за то. Правительства всех времен - отнюдь не моралисты. Они никогда не сажали и не казнили людей за что-нибудь. Они сажали и казнили, чтобы не! Всех этих пленников посадили, конечно, не за измену родине, ибо и дураку было ясно, что только власовцев можно судить за измену. Этих всех посадили, чтобы они не вспоминали Европу среди своих односельчан. Чего не видишь, тем и не бредишь..) Итак, какие же пути лежали перед русским военнопленным? Законный - только один: лечь и дать себя растоптать. Каждая травинка хрупким стеблем пробивается, чтобы жить. А ты - ляг и растопчись. Хоть с опозданием - умри сейчас, раз уж не мог умереть на поле боя, и тогда тебя судить не будут.