Архипелаг ГУЛаг - Страница 143

143

Онемев от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты, священники, муллы да тёмные среднеазиаты - чего не слыхано и не видано, не читано никогда. А Курилко, не прогремевший в гражданской войне, но сейчас, вог этим историческим приёмом вписывая своё имя в летопись всей России, еще взводится, еще взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и еще новые складываются и оттачиваются у него сами.

И любуясь собой и заливаясь (а внутри - со злорадством: вы, штафирки, где' прятались, пока мы воевали с большевиками? вы думали в щелке отсидеться? так вытащены сюда! теперь получайте за свой говённый нейтралитет! а мы и с большевиками сдружимся, мы люди дела!) - Курилко начинает учение:

- Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо, еще раз! Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо!.. Вы должны крикнуть "здра!" - чтоб на Соловках, за проливом было слышно! Двести человек крикнут - стены падать должны!!! Снова! здравствуй, первая карантинная рота!

Проследя, чтобы все кричали и уже падали от крикового изнеможения, Курилко начинает следующее учение - бег карантинной роты вокруг столба:

- Ножки выше!.. Ножки выше!

Это и самому нелегко, он и сам уже - как трагический артист к пятому акту перед последним убийством. И уже падающим и упавшим, разостланным по земле, он последним хрипом получасового учения, исповедью сути соловецкой обещает:

- Сопли у мертвецов сосать заставлю!

И это - только первая тренировка, чтобы сломить волю прибывших. А в черно-деревянном гниющем смрадном бараке приказано будет им "спать на рёбрышке" - да это хорошо, это кого отделённые за взятку всунут на нары. А остальные будут ночь с?т?о?я?т?ь между нарами (а виновного еще поставят между парашею и стеной).

И это - благословенные допереломные докультовые до-искаженные до-нарушенные Тысяча Девятьсот Двадцать Третий, Тысяча Девятьсот Двадцать Пятый... (А с 1927-го то дополнение, что на нарах уже будут урки лежать и в стоящих интеллигентов постреливать вшами с себя.)

В ожидании парохода "Глеб Бокий"9 они еще поработают на кемской пересылке, и кого-то заставят бегать вокруг столба с постоянным криком: "Я филон, работать не хочу и другим мешаю!"; а инженера, упавшего с парашей и разлившего на себя, не пустят в барак, а оставят обледеневать в нечистотах. Потом крикнет конвой: "В партии отстающих нет! Конвой стреляет без предупреждения! Шагом марш!" И потом, клацая затворами: "На нервах играете?" - и зимой погонят по льду пешком, волоча за собой лодки, - переплывать через полыньи, а при подвижной воде погрузят в трюм парохода, и столько втиснут, что до Соловков несколько человек непременно задохнутся, так и не увидав белоснежного монастыря в бурых стенах.

В первые же соловецкие часы быть может испытает на себе новичок и соловецкую приёмную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в бочку зелёного мыла и шваброй мажет новичка; второй пинком сталкивает его куда-то вниз по наклонной доске или по лестнице; там, внизу, его, ошеломленного, третий окатывает из ведра, и тут же четвёртый выталкивает в одевалку, куда его "барахло" уже сброшено сверху как попало. (В этой шутке предвиден весь ГУЛаг! и темп его и цена человека.)

Так глотает новичок соловецкого духа! - духа, еще не известного в стране, но творимого на Соловках будущего духа Архипелага.

И здесь тоже новичок видит людей в мешках; и в обычной "вольной" одежде, у кого новой, у кого потрёпанной; и в особых соловецких коротких бушлатах из шинельного материала (это - привилегия, - это признак высокого положения, так одевается лагерный адмсостав) с шапками - "соловчанками" из такого же сукна; и вдруг идет среди арестантов человек... во фраке! - и не удивляет никого, никто не оборачивается и не смеется. (Ведь каждый донашивает своё. Этого беднягу арестовали в ресторане "Метрополь", так он и мыкает свой срок во фраке.)

"Мечтой многих заключённых", - называет журнал "Соловец. о-ва"10 получение одежды стандартного типа.11 Только детколонию полностью одевают. А например женщинам не выдают ни белья, ни чулок, ни даже платка на голову захватили сватью в летнем платье, так и ходи заполярную зиму. От этого многие заключённые сидят в ротных помещениях даже в одном белье, и на работу их не выгоняют.

Столь дорога казённая одежда, что никому на Соловках не кажется дивной или дикой такая сцена: среди зимы арестант раздевается и разувается близ Кремля, аккуратно сдаёт обмундирование и бежит голый двести метров до другой кучки людей, где его одевают. Это значит: его передают от кремлёвского управления управлению филимоновской железнодорожной ветки12, - но если передать его в одежде, приёмщики могут не вернуть её или обменить, обмануть.

А вот и другая зимняя сцена - те же нравы, хотя иная причина. Лазарет санчасти признан антисанитарным, приказано срочно шпарить и мыть его кипятком. Но куда же больных? Все кремлёвские помещения переполнены, плотность населения Соловецкого архипелага больше, чем в Бельгии ( - а какая ж в соловецком Кремле?). Так всех больных выносят на одеялах на снег и кладут на три часа. Вымыли - затаскивают.

Мы же не забыли, что наш новичок - воспитанник Серебряного Века? Он ничего еще не знает ни о Второй Мировой войне, ни о Бухенвальде! Он видит: отделённые в шинельных бушлатах с отменной выправкой приветствуют друг друга и ротных отданием воинской чести - и они же выгоняют своих рабочих длинными палками - дрынами (и даже глагол уже всем понятный: дрыновать). Он видит: сани и телегу тянут не лошади, а люди (по нескольку в одной) - и тоже есть слово ВРИДЛО (Временно Исполняющий Должность Лошади).

143